Наталья Валентиновна Горская

Наталья ГОРСКАЯ - родилась 31 октября 1973 года в Выборге, по образованию инженер-технолог.
Начала публиковаться в Интернете на собственном сайте и в различных литературных порталах. Издать первую книгу на профессиональном уровне удалось только в 2015 году благодаря издательству «Написано пером». Описывает «быт и нравы» современной России за пределами общепринятой зоны успеха, рассеивает стереотипы о русском лубке и деревенской пасторали, которые могут выдумывать только бесконечно далёкие от реальной жизни мечтатели. Считает, что искусство вообще, и литература в частности не обязаны только развлекать публику, эксплуатируя привычные образы и избитые сюжеты с ожидаемым финалом, где «всё заканчивается свадьбой», а добро обязательно побеждает зло. Увы и ах, но многими свадьба уже не воспринимается как благополучный исход дела, а «обаятельное» зло всё чаще предпочитают «скучному» добру. Так что искусство имеет полное право и даже должно огорчать, обижать, задевать за живое читателя и зрителя, чтобы человек увидел последствия своих заблуждений в книге или картине ещё до того, как получит их наяву.

Источник интервью: Написано пером. Литературный портал.24 дек 2015 :


— Наталья, расскажите читателям, что именно натолкнуло Вас на идею написать такую нестандартную, скажем так, книгу о лихих девяностых? (речь идёт о книге «Мальчики-мальчишки»)

Начать с того, что я не считаю 90-ые годы лихими, шальными или ещё какими крутыми. Это были страшные годы. Разговоры о крутизне тех лет — мальчишеская бравада, когда люди просто не хотят самим себе признаться, что жизнь конкретно пошла под откос. Я жила в рабочем посёлке и видела, как всё разваливается на глазах. Закрывались предприятия, которые были одни на ближайшие сто кэмэ, сразу тысячи человек оставались без работы. Это было немыслимо для советских людей, которые по 30-40 лет работали в одном коллективе, срастались с ним. Шок! Остаться без работы в стране, где безработица ещё недавно преследовалась по закону. Жизни человеческие разваливались, рушились судьбы, люди сходили с ума. У меня мама работала участковым терапевтом, и когда закрылся последний комбинат, в тот же вечер несколько работников у себя дома свели счёты с жизнью, а её всю ночь вызывали с милицией констатировать смерть. Она под утро домой приехала и сознание потеряла от усталости, а Скорую помощь вызывать бесполезно: по городу несколько инфарктов за ночь, бригады фельдшеров успевают только по больницам и моргам людей развозить.

Советские граждане оказались очень беззащитными в этой ситуации. Их приучили, что враг может быть только внешним, чужим. Они и мысли не допускали, что им придётся защищать себя от своих же соотечественников, от собственного государства с его «шоковой» политикой, которая проводилась очень жёстко, не обращая внимания на вопли ужаса каких-то там винтиков. Повсюду проводились митинги, протесты с транспарантами, дебаты по телевизору, люди пытались цивилизованно протестовать, но во всём этом чувствовалась беспомощность и бесполезность. Многие понимали, но не хотели или боялись сознаться, что это бессмысленно, это не поможет. Потом появились те, кто стал использовать уже совсем нецивилизованные методы в своём «протесте».

А мы были молодыми, юными даже, таким всегда интересно и любопытно, что же дальше-то будет. В двадцать лет нам казалось, что мы уже взрослые, но сейчас я понимаю, что это детство ещё было, золотые годы! Сейчас я уже по-другому смотрю на многие вещи, чем тогда. Время как-то незаметно пронеслось и оказалось, что этому произведению теперь тоже двадцать лет, а оно ещё только выходит в печать. Но, может быть, кому-то будет интересно увидеть это «крутое и лихое» десятилетие глазами рядового гражданина. Мы ведь все по сути им и являемся.

— Почему выбрали такое название?

Произведение долго было без названия. Я не знала, как это всё обозвать. Оно выросло, как снежный ком, из небольшого рассказа, ещё детских моих воспоминаний, как к нам в школу приходили какие-то ребята после службы в армии. Были такие занятия по военно-патриотическому воспитанию, где нам объясняли «как надо Родину любить», иногда приглашали военных в качестве «образца для подражания». Приходили какие-то десантники, бывшие выпускники школы, кто-то где-то даже воевал — в провинции таких много. Там парни на армию смотрят, как на способ удрать из дома, поездить по белу свету, посмотреть мир, а «откосить» от службы, какой бы сложной она ни была, означает остаться в своём «колхозе» и ничего не увидеть, как интересное кино пропустить. Тем более, что работа в деревне или на заводе ничем не легче армейской службы, чего ж её бояться.

У нас голова была забита мифами, что война — это место для подвигов, сплошной героизм. И вот мы пристали к ним, чтобы они нам рассказали об этих подвигах! Они смотрели на нас, как на сумасшедших, понимая, что не смогут объяснить детям, как ужасна война, где на самом деле нет никаких подвигов, где люди очень страшно себя ведут. Рассказ назывался «Разум среди безумия». Многие из этих ребят потом подались в криминал, когда система рухнула.

Мне хватило дерзости отнести этот рассказ в одно издательство в Петербурге ещё в середине девяностых. Как ни странно, его там внимательно прочитали и посоветовали: «Добавь стрельбы и крутизны, как в кино сейчас показывают. Подсоли чуть-чуть! Повеселей надо такие вещи описывать. Преступность — это же круто». Я «подсолила» на своё усмотрение, приехала в это издательство через месяц, а там уже... колбасу и колготки продают. Тогда передел недвижимости в Северной столице был не поддающийся описанию! Выгоняли целые организации из центра, а здания, в которых они находились, отдавали под торговые площади, где чем только не торговали. Потом до меня дошло, что книгу мне не издать «в сложившихся экономических условиях», и я её оставила до лучших времён, хотя иногда что-то дописывала. Закончилось тем, что название я взяла из последней строки произведения.

Года два тому назад увидела ролик на YouTube, где Дмитрий Чернышев рассказывает об издании книг в цифровом формате и по технологии printondemand. Цена уже не такая запредельная, как при заказе тиража, поэтому я стала откладывать деньги с каждой зарплаты, а в этом году заключила договор на издание.

— Кто из Ваших героев наиболее близок (нравится, любим) Вам?

Они мне все интересны. Получается так, что герои писателя — это как его дети. А детей нельзя делить на любимых и не очень. Если писателю герой не интересен, то он и писать о нём не станет.

— Являются ли события, описанные в «Мальчиках-мальчишках», автобиографическими?

В какой-то степени, да. Я пишу, как тот акын, который что видит, то и поёт. Есть потрясающие авторы, которые умеют правдоподобно описывать войну, хотя никогда её не видели, или уголовный мир, хотя никогда с ним не сталкивались. Высоцкого многие считали фронтовиком, настолько точно он передавал все те переживания, что испытывает человек на войне. Откуда он это всё черпал — никто не знает. Никто не видел, чтобы он дружил с уголовниками, но в своих стихах он точно передаёт их жаргон, сам характер безбашенный, поступки. А ведь это был московский интеллигент, хотя по песням его считали хулиганом каким-то, настолько хорошо он умел войти в образ этакого уличного разгильдяя. Что бы он ни брался описывать, а всегда это делал как непосредственный свидетель событий, за что его даже критиковали: мол, как он смеет писать от лица солдата, которым никогда не был. Некоторые художники признаются, что им приходилось долго «собирать материал» в сумасшедшем доме для создания образа безумия, или жить в деревне, чтобы описать быт и нравы провинции. Но встречаются среди них некие медиумы, которые нигде ничего не подглядывают, а умеют извлекать информацию из каких-то неведомых измерений, что даже страшно, как им удаётся делать это настолько точно. И конечно, есть примитивные авторы, которые просто берут всё из реальности, которая их окружает, ничего не придумывая. Но информация так интересно устроена, что взятый из обычной жизни сюжет иногда выглядит фантастикой.

— Какие темы, назовем их философские или жизненные, Вас волнуют?

Меня волнует, что современные люди не любят жизнь, не дорожат ею. Нет, на словах люди редко в этом не сознаются. Они любят комфорт, какие-то удобства и развлечения, которые дарит цивилизация, но жизнью предпочитают рисковать, пренебрегать, словно хотят кому-то доказать, что могут прекрасно обойтись и без неё. Словно обижены на жизнь за что-то, не понимая, что жизнь — это не подружка, на которую можно обижаться за несоответствие чьим-то ожиданиям. И это не автомобиль, который можно разбить и заменить на новый.

Удивляет, что совсем молодые люди, просидевшие за спинами своих родителей и ничего не видевшие в жизни кроме компьютерных игр, могут презрительно сплёвывать что-то вроде «жизнь — это дерьмо». Многие сейчас похожи на таких вот загордившихся подростков, которые в своих фантазиях вообразили, что «хлебнули лиха» и натерпелись от этой «дерьмовой» жизни. Но жизнь в самом деле очень жестокая штука, и с ней шутки плохи — она беспощадно наказывает людей за такое отношение к себе. Одни гордятся участием в экстремальных видах спорта, другие сочувствуют террористам и мечтают попасть в их ряды, третьи считают приём наркотиков признаком некой продвинутости, четвёртые просто пошло спиваются, теряя облик человеческий к тридцати годам. Словно бы не понимают, что утрата и разрушение жизни необратимы, что её нельзя вернуть, нажав комбинацию клавиш для отмены действия. Что вне жизни уже некому будет себя демонстрировать, такого крутого и презирающего всех и вся, так и не успевшего хотя бы что-то в себе понять.

— Кто из писателей больше всего повлиял на Ваше творчество?

Трудно назвать кого-то определённо. Мне нравятся Гоголь и Чехов, но никак нельзя сказать, что я пишу под их влиянием или как-то даже сравнивать себя с ними. Чехов — это такая огромная библиотека, где каждый, от ребёнка до старика, что-то может выбрать для себя. Это и короткие юмористические рассказы, лёгкие зарисовки в два-три штриха и «тяжёлые» повести, драмы и пьесы. Чехов гениально описал одиночество. Он очень современен этим. Он описывает этакую хандру, которой страдает современный житель мегаполиса, когда людей вокруг — море, много разных развлечений, а человек... страдает от одиночества, ему даже не с кем поговорить. Многие неосознанно боятся одиночества и ошибочно полагают, что гарантировано можно себя защитить от этого, если жить хоть с кем-нибудь. А у Чехова в пьесах показаны огромные патриархальные семьи, где не просто муж и жена, а разные дядюшки, кумушки, кузины, свояки, племянники, куча народу, все живут вместе под одной крышей и при этом — одиноки! Потому что одиночество не зависит от наличия и качества окружения. Оно в самом человеке где-то сидит, как вирус.

У Гоголя нравится язык. Его можно читать просто так, смаковать, не вникая в сюжет. Его считают писателем-мистиком, что сейчас очень модно, но мало кто обращает внимание, какой у него красивый сочный русский язык, хотя он и украинец. Бывает так, что приезжий человек владеет языком лучше его носителей. Сейчас так красиво пишет только Акунин. Одно время он был очень модным, но сегодня попал в опалу за политические взгляды, а кому-то не нравится, что он передёргивает исторические факты, как будто этим писательское ремесло и исчерпывается. Но я помню, как он появился в конце прошлого века, когда литература задыхалась от фени и мата. Многие писатели и интеллигенция открыто состязались друг с другом в знании воровского жаргона, как будто зачёт сдавали на пригодность к ПМЖ в криминализированной стране. И тут вдруг такой хороший русский язык! Возможно он, будучи профессиональным литературоведом и переводчиком, и сыграл на этом контрасте: дал читателям то, от чего они отвыкли — нормальную речь. Многие даже думали, что это писатель девятнадцатого века. Оказалось, наш современник, грузин. И опять русским владеет лучше самих русских! Такая вот чертовщина опять. Очень вкусный язык у него. Как-то спокойно сразу сделалось за русский язык, если ещё остались люди, которые им так хорошо владеют.

— А какая Ваша любимая книга из детства?

Мне трудно выделить любимую книгу из того моря литературы, которое окружало нас в детстве. Это были книги Пришвина, Паустовского, Катаева, Гайдара, Каверина и, конечно, Рыбакова, позже появился Аксаков и Гранин. Тогда на чтение смотрели как на привычную форму досуга. Не было такого телевидения, как сейчас, компьютеров с гаджетами, ничего не отвлекало от книг. Нас наказывали за невыполненные уроки или беспорядок в комнате тем, что отнимали читаемую книгу, пока не сделаешь домашнее задание или уборку. А сейчас наоборот — чтением наказывают! Отнимают планшеты, игровые приставки и суют под нос книгу, как пыточный агрегат. Сейчас из чтения делают какой-то культ для избранных, что лично мне не нравится. Какая-то глупая важность из людей лезет, надутость даже, что они читают. Как будто до сих пор не могут изжить комплекс массовой безграмотности, когда грамотные не наслаждаются чтением, а только хвалятся, что умеют читать. Но можно читать и «Майн кампф», и маркиза де Сада — такая литература тоже имеет право на существование.

Вообще, у меня нет любимых книг и авторов, я даже не напрягаюсь, чтобы ставить кому-то оценки, что вот то мне не нравится, а это пусть живёт пока, уж так и быть. Мне просто нравится, когда люди занимаются творчеством, пусть не всегда удачно, пусть даже для себя — это здорово отвлекает от всякой глупости. Интересно, как людям удаётся создать то или иное произведение. Любопытно проследить, что получилось, чем закончится, почему именно так повернулся сюжет, что этим хочет сказать автор, или он вообще не считает нужным что-то говорить, а лишь хочет выплеснуть из себя накопившиеся переживания.
Из детства запомнила книги, которые не столько понравились, сколько поразили. Это «Странная жизнь Ивана Осокина» Петра Успенского — в школе у нас передавали из рук в руки зачитанные до дыр брошюры с Булгаковым и прочими непризнанными в СССР авторами, невесть где отпечатанные, иногда даже на печатной машинке. Я потом уже в этом веке перечитала эту книгу и не поняла, что же меня тогда так поразило. Должно быть, контраст с тем, что мы читали по школьной программе. Запомнилась «Бедная Лиза», в которой удивил даже не сам сюжет, каких много, а то, что написано мужчиной, автором суровой «Истории государства российского». В двадцатом веке мужчины уже так не писали, а сейчас и женщины, пожалуй, не напишут такой сентиментальной и трогательной вещи о переживаниях влюблённой девушки.

Александра Грина не было в школьной программе, но его читали для себя. Мы его представляли себе добрым сказочником с романтичной внешностью, который безмятежно прожил на берегу тёплого моря, неспешно сочиняя свои сказки под звук прибоя. Потом мне кто-то подарил польское издание его рассказов, где была биография. Оказалось, что он жил далеко от моря, под Вяткой, был эсером, проще сказать, террористом, часто мотался по тюрьмам, тяжело болел, умер очень рано от рака. По жизни был человеком мрачным и угрюмым, но создавал такие светлые, чистые произведения, как мечта ребёнка. Вот и пойми, откуда что берётся.

— Как Вы относитесь к современной литературе, и кто из современных писателей Вам близок?

Когда слышу вопросы о современной литературе, то вспоминаю фильм «Глянец», где главная героиня читает произведение «надежды русского постмодернизма» про навоз, как Вольтер ущипнул генсека за волосатый зад: «Нас ждут козы. Любовь к козам — лучшее, что доступно человеку». Скажу сразу, я не в курсе, кто такой Мураками. Читать Коэльо тоже не получилось — это больше духовные практики какие-то. О Донцовой и Устиновой знаю по экранизациям их произведений. Должно быть, это беда для писателя, когда его больше смотрят, нежели читают. Но мир сильно изменился, а с ним и литература. Когда-то в массе своей народ не умел ни читать, ни писать, поэтому пишущих были единицы, как и способных это прочитать. Да и издать было дорого, опять же цензура. Сегодня писать умеют все, цензуры нет, так что публикуй, что хочешь. Нет денег на издание — можно выложить в Интернет. Кому лень читать, могут аудиокнигу послушать или дождаться экранизации. От книги всё ещё требуют, что она должна учить и нести свет, а книг уже столько, что свет от них может и солнце затмить. Из-за этого сейчас много войн за место под солнцем среди самих литераторов и тех, кто уверен, что может диктовать, как и о чём следует писать. Но литература сегодня не может никого учить — пошлют куда подальше любых «учителей»! Современные люди не терпят диктата, когда некто берёт на себя роль гуру, который всё на свете знает и понимает в отличие «от этих недоумков». Какого современного автора ни назови, а тут же докажут, что это графоман чистой воды, да он только для дебилов пишет и вообще по нём дурдом давно плачет. Одни утверждают, что нынче хорошо писать не нужно, так как читатель с низким уровнем развития. Другие уверены, что современная литература как раз рассчитана на изысканного интеллектуала и эрудита, ибо сейчас уровень образования выше, чем раньше. Третьи считают, что современная литература не современна, если в ней нет секса, убийств, пальм с яхтами, бизнесменов с фотомоделями и влияния нечистой силы.

У меня так сложилось, что я по работе очень много читаю технической литературы, «средство от бессонницы», как в народе называют — на третьей странице гарантировано уснёшь. И таких страниц — больше сотни. Их не только прочитать надо, но ещё и заучить всю цифирь для сдачи зачёта. Когда предприятие переводили на компьютеры, то по производственной учёбе присылали инструкции в восемьсот страниц мелким шрифтом. Принимающий зачёты садист с кафедры утешал: «Ничего страшного. Это же вам не на один день, а целая неделя дана. То есть, ещё и смаковать можно». После такого «чтения», как после долгого поста, хочется чего-то живого. Проглатываешь всё, что ни подвернётся. Помню вот так «Корабль отстоя» прочла, а за ним и «Принца Госплана», «Похороните меня за плинтусом», «Код Дурова», да всё и не упомнишь. Системы в чтении никакой. Запомнилась книга «В тени побед» ХансаКиллиана. Министр Мединский с «Мифами о России» понравился. Женские романы в стиле «она любит его, но беременна от другого, а замуж вышла за третьего и изменила мужу с четвёртым, за что её убил пятый» не осилить даже после зачёта по электросхемам. Пробовала, но приходилось конспектировать, чтоб не запутаться, кто от кого родил и кому с кем изменил — ещё понять бы, на кой. Мне кажется, что это не женская литература, а страдания прыщавого школяра, как он себе представляет пока ещё недоступный противоположный пол. Удивляет, когда в роли этого «школяра» выступают авторы-женщины. Или за них «литературные негры» пишут?

— Ваши увлечения, помимо литературного творчества?

Как ни странно, экономика. Увлеклась ею, когда ещё курсы бухгалтерского учёта проходила, чтобы на вторую работу устроиться. Хочется понять, почему наша богатейшая в мире страна так бедно живёт. Вот сейчас показывают беженцев из Африки, и бросается в глаза, что они очень хорошо одеты и ухожены, если сравнивать с жителями русской провинции в видавших виды телогрейках и стоптанных чоботах, которые ни к одному виду обуви не отнести.

— Продолжите фразу: «Я никогда не читаю…»

Я читаю всё, к сожалению. Иногда могу увидеть какой-то текст, прилипнуть глазами и пойти блуждать по строчкам, забыв обо всём. Один раз кто-то из коллег моей мамы попросил меня купить справочник пульмонолога. И вот я в отделе медицинской литературы увидела на полке книгу Марины Степновой «Хирург». По обложке поняла, что её поставили туда по ошибке, открыла и зачиталась, пока мне через час не напомнили, что здесь не библиотека. Отрываться не хотелось, пришлось купить и читать дальше. Скорее всего, это так называемый «синдром электрички», когда надо ехать на работу или домой в общественном транспорте, а чтение — самое оптимальное, чем можно себя занять на это время. Человек зажат со всех сторон другими людьми и блуждает глазами, куда бы себя деть, а тут вдруг статья интересная в журнале у кого-то через плечо! Иногда можно наблюдать, как несколько посторонних друг другу человек вот так уставились в одну книгу или газету, вывернув шею или ещё как-то замерев в неудобной позе. Бывает, владелец книги отдёргивает текст: «Моё! Купи своё и читай». Вот это обидно.

— Вас можно назвать разножанровым писателем. В издательстве «Написано пером» вышли ещё две Ваши книги: «Риторика» и «Благодать», еще одна готовится к выходу в свет. Если «Риторика» где-то по смежной с «Мальчишками» тематике, то «Благодать» совсем о другом. Над чем вы сейчас работаете как писатель?

Страшно сказать, но сейчас я пишу о современном русском пьянстве. Повесть будет называться «Праздник».

— Чего бы Вы пожелали Вашим читателям?

Не судить строго. Писатели — несовершенные создания.которые сами не всегда знают, что ищут и зачем. Часто ошибаются, что-то находят, потом понимают: не то. Переделывают, после чего уже ясно видят, что до этого было лучше. Книга уже выходит, а писатель и тут в сомнениях: а стоило ли вообще её начинать?